Сорок седьмой урок

Riduzione da Renato Fucini (1843—1921)

Мой отец

Мой отец, (работавший) врачом в небольшой горной округе, зарабатывал, когда я был мальчиком, пять паоло в день. (Вместе) со скудными случайными доходами за советы, небольшие операции и визиты вне его служебных обязанностей, можно исчислить его заработок в границах до четырех лир, скорее меньше этой суммы, чем больше. На это он должен был содержать прилично свою семью, лошадь, слугу и меня в университете.
Однажды вечером, после рождественских каникул, — мне было тогда 17 лет — я возвращаюсь в Пизу с моей месячной получкой — 80 лир в бумажнике. Встреча с друзьями радует меня. Я иду ужинать в веселой компании (досл.: с компанией весельчаков), пью, брожу по улицам города до поздней ночи и, наконец, попадаю в игорный дом, где в течение нескольких часов я оставляю всю свою получку и 30 лир, занятых у друга. Мелочь, если хотите (досл.: хотим), но мелочь, которая при условиях жизни моей семьи была серьезна, может быть, даже слишком серьезна. Придя в свою комнату, я бросился на кровать, но уснуть я не мог.
— Что делать? — думал я. Попрошу у кого-нибудь из друзей? Напишу кому-нибудь из родственников? Моей матери? Моему... Ах, тут надо быстро найти выход.
Я выскакиваю с постели, занимаю несколько сольдо у первого встреченного друга, забиваюсь в угол вагона третьего класса и — прямо домой.
Когда я приехал домой, моего отца не было. Моя мать испугалась, потому что, увидев меня (таким) бледным, она подумала, что я болен.
— Нет, ничего, я чувствую себя хорошо ... совсем хорошо.
Ее лицо сразу прояснилось и, готовя обед, она довольно спокойно выслушала рассказ, который я ей повествовал (с моего места) у огня, где я (сидел) съежившись, греясь у (его) пламени. Когда я кончил: — Сынок, я тебя спрашиваю, как же (досл.: нужно) взяться за то, чтобы сказать обо всем (досл.: это) этому человеку! — воскликнула она. Потом после длительной паузы, задумчиво:
— Это невозможно! Каким образом он может теперь вернуть тебе месячную получку, если у него денег едва столько (сколько нужно), чтобы мы могли прожить. Где он их потом возьмет (досл.: найдет)? Нет милосердия в такую минуту, нет милосердия...
Я молчал и смотрел на нее. Она умолкла.
Теплота моего гнезда, усталость и вой ветра в дымоходе наводили на меня сон, и я уснул, опершись головой на спинку стула (досл.: с головой, опирающейся на спинку стула). Когда я проснулся я увидел моего отца, сидящего по другую сторону очага; он сушил у огня свои брюки, промокшие от дождя. Он казался усталым и был бледен.
— Здравствуй, папа.
— Здравствуй, — ответил он мне. И не сказал мне больше ничего. Через несколько минут он поднялся и пошел в свою комнату.
— Ты ему сказала об этом? — спросил я мою мать, (весь) дрожа.
Она мне кивнула, что да.
— Что он сказал?
— Он спросил, как ты себя чувствуешь, и принялся читать.
Обед был мрачен. Мои старики обменялись несколькими словами о мелких семейных делах, а я, который ожидал бури, от которой мне бы стало легче (досл.: настолько хорошо) на сердце, был болезненно (досл.: ледяно) поражен (теми) несколькими словами, с которыми мой отец обратился ко мне обычным тоном, почти с нежностью:
— Завтра утром ты уедешь первым поездом... Я разбужу (досл.: позову) тебя рано, потому что тебе придется идти на станцию пешком... Лошадь мне будет нужна.
— Да. На следующее утро он разбудил меня в пять. Было темно, холодно, дул ветер, шел большой снег. Когда я выходил из комнаты, моя мать дожидалась меня, чтобы со мной проститься.
— Он оставил тебе деньги? — спросил я вполголоса.
— Он там, во дворе, ждет тебя.
Я побежал к двери и при свете фонаря увидел моего отца на лошади, неподвижного, в его широком плаще, покрытом снегом.
— На, — сказал он мне, — возьми... сейчас они твои, но перед тем как их истратить ... посмотри на меня! — и он пронзил меня взглядом гордым и грустным, — перед тем как их истратить, ты вспомни, как твой отец их зарабатывает.
Один удар шпорами, один скачок и он удалился с поникшей головой в темноту, среди снега и бушующего ветра (досл.: который кружился вихрем).